Неточные совпадения
Осип (выходит и говорит
за сценой).Эй, послушай, брат! Отнесешь
письмо на почту, и скажи почтмейстеру, чтоб он принял без денег; да скажи, чтоб сейчас привели к барину самую лучшую тройку, курьерскую; а прогону, скажи, барин не плотит: прогон, мол, скажи, казенный. Да чтоб все живее, а не то, мол, барин сердится. Стой, еще
письмо не готово.
Письмо оканчивалось этой строкой. Райский дочитал — и все глядел
на строки, чего-то ожидая еще, стараясь прочесть
за строками. В
письме о самой Вере не было
почти ничего: она оставалась в тени, а освещен один он — и как ярко!
— Это была такая графиня, которая, из позору выйдя, вместо королевы заправляла, и которой одна великая императрица в собственноручном
письме своем «ma cousine» написала. Кардинал, нунций папский, ей
на леве-дю-руа (знаешь, что такое было леве-дю-руа?) чулочки шелковые
на обнаженные ее ножки сам вызвался надеть, да еще,
за честь почитая, — этакое-то высокое и святейшее лицо! Знаешь ты это? По лицу вижу, что не знаешь! Ну, как она померла? Отвечай, коли знаешь!
Много бы хотелось с тобой болтать, но еще есть другие ответы к
почте. Прощай, любезный друг. Ставь номера
на письмах, пока не будем в одном номере. Право, тоска, когда не все получаешь, чего хочется. Крепко обнимаю тебя. Найди смысл, если есть пропуски в моей рукописи. Не перечитываю —
за меня кто-нибудь ее прочтет, пока до тебя дойдет. Будь здоров и душой и телом…
Официальные мои
письма все, кажется, к вам ходят через Петербург — с будущей
почтой буду отвечать Сергею Григорьевичу,
на днях получил его листок от 25 — го числа [Много
писем С. Г. Волконского к Пущину
за 1840–1843, 1855 гг., характеризующих их взаимную сердечную дружбу и глубокое, искреннее уважение — в РО (ф. 243 и Фв. III, 35), в ЦГИА (ф. 279, оп. I, № 254 и 255),
за 1842, 1854 и 1857 гг. напечатаны в сборниках о декабристах.] — он в один день с вами писал, только другой дорогой.
Пока Эйсмонды были
за границей, Ришар довольно часто получал об них известия от своего берлинского друга, который в последнем
письме своем,
на вопрос Ришара: что, нашла ли m-me Эйсмонд какое-нибудь себе облегчение и развлечение в путешествии, отвечал, что нет, и что, напротив, она страдает, и что главная причина ее страданий — это
почти явное отвращение ее к мужу, так что она малейшей ласки его боится.
Через неделю, когда доктор очень уж стал опасаться
за жизнь больного, она расспросила людей, кто у Павла Михайлыча ближайшие родственники, — и когда ей сказали, что у него всего только и есть сестра — генеральша Эйсмонд, а Симонов, всегда обыкновенно отвозивший
письма на почту, сказал ей адрес Марьи Николаевны, Катишь не преминула сейчас же написать ей
письмо и изложила его весьма ловко.
Анна Андреевна рассказывала мне, что он воротился домой в таком волнении и расстройстве, что даже слег. С ней был очень нежен, но
на расспросы ее отвечал мало, и видно было, что он чего-то ждал с лихорадочным нетерпением.
На другое утро пришло по городской
почте письмо; прочтя его, он вскрикнул и схватил себя
за голову. Анна Андреевна обмерла от страха. Но он тотчас же схватил шляпу, палку и выбежал вон.
По тринадцатому году отдали Порфирку в земский суд, не столько для
письма, сколько
на побегушки приказным
за водкой в ближайший кабак слетать. В этом
почти единственно состояли все его занятия, и, признаться сказать не красна была его жизнь в эту пору: кто
за волоса оттреплет, кто в спину колотушек надает; да бьют-то всё с маху, не изловчась, в такое место, пожалуй, угодит, что дух вон. А жалованья
за все эти тиранства получал он всего полтора рубля в треть бумажками.
И
за всем тем княжна не может не принять в соображение и того обстоятельства, что ведь Техоцкий совсем даже не человек, что ему можно приказать любить себя, как можно приказать отнести
письмо на почту.
— Знаете что, — промолвила Марья Николаевна: она либо опять не расслышала Санина, либо не
почла за нужное отвечать
на его вопрос. — Мне ужасно надоел этот грум, который торчит
за нами и который, должно быть, только и думает о том, когда, мол, господа домой поедут? Как бы от него отделаться? — Она проворно достала из кармана записную книжечку. — Послать его с
письмом в город? Нет… не годится. А! вот как! Это что такое впереди? Трактир?
Я был мрачен и утомлен; устав ходить по еще
почти пустым улицам, я отправился переодеться в гостиницу. Кук ушел.
На столе оставил записку, в которой перечислял места, достойные посещения этим вечером, указав, что я смогу разыскать его
за тем же столом у памятника. Мне оставался час, и я употребил время с пользой, написав коротко Филатру о происшествиях в Гель-Гью. Затем я вышел и, опустив
письмо в ящик, был к семи, после заката солнца, у Биче Сениэль.
— Сам я не пойду к нему. Я второй день слежу
за мим — не выйдет ли? Он — болен, не выходит. Я отдал бы ему
на улице. Послать по
почте нельзя, его
письма вскрывают, воруют
на почте и отдают нам в охрану. А идти к нему — я не могу…
— Да потому ж, панна Жиглинская, как я могу это написать?.. Мои ж
письма, как сосланного, все читаются
на почте; меня
за это ж
письмо сейчас сошлют в Сибирь
на каторгу.
…Странно… Вот Тит получил листок бумаги, и
на нем ряды черных строчек… Где-то далеко, в захолустном городке Воронежской губернии, их выводила старушка, в старомодном чепце, портрет которой висит над кроватью Тита. Она запечатала
письмо и послала
на почту.
За тысячу верст оттуда наш верзила почтальон доставляет его Титу… И
на листке сохранилась улыбка старушки. Тит раскрывает листок, и лицо его светится ответной улыбкой.
— Что тут сказать! — возразил Лежнев, — воскликнуть по-восточному: «Аллах! Аллах!» — и положить в рот палец от изумления — вот все, что можно сделать. Он уезжает… Ну! дорога скатертью. Но вот что любопытно: ведь и это
письмо он
почел за долг написать, и являлся он к тебе по чувству долга… У этих господ
на каждом шагу долг, и все долг — да долги, — прибавил Лежнев, с усмешкой указывая
на post-scriptum.
Эльчанинов
почти обеспамятел: он со слезами
на глазах начал целовать
письмо, а потом, не простясь со старухой, выбежал из дому, в который шел
за несколько минут с такими богатыми надеждами, и целую
почти ночь бродил по улицам.
О Капитолине,
письмо которой я читал и сочинял ответ
на него в первый день знакомства с Коноваловым,
за всё время
почти не упоминалось.
Этот тревожный призыв неприятно взволновал Ипполита Сергеевича, нарушая его намерения и настроение. Он уже решил уехать
на лето в деревню к одному из товарищей и работать там, чтобы с
честью приготовиться к лекциям, а теперь нужно ехать
за тысячу с лишком вёрст от Петербурга и от места назначения, чтоб утешать женщину, потерявшую мужа, с которым, судя по её же
письмам, ей жилось не сладко.
От 7 апреля. «Недавно пересылала нам Смирнова
письмо от Гоголя; он пишет, что проведет все лето в дороге, что ему необходимо нужно; что поедет в Турцию, в Иерусалим; что он теперь, несмотря
на свои физические страдания, испытывает чудные минуты; что его страдания самые необходимы для его труда; и по всему видно, что труд его уже
почти готов; он просит всех молиться
за него».
Дурнопечин(садясь и начиная писать).У тетки, вероятно, и документы все есть… Она заступится
за меня; не даст меня в обиду. (Ваничке.)Ты сумеешь
письмо страховое
на почте отправить?
Впрочем,
на все другие причины Василий Петрович был совершенно согласен, а потому и были написаны два
письма: к Солобуевым весьма учтивое и ласковое, что покорнейше благодарят
за честь, но что дочь еще ребенок и о замужестве не думает, да и сынка их совершенно не знает; к Шатову
письмо было коротенькое: «Благодарим
за честь и милости просим».
Стоя
на одном колене и
на другом обвязывая развязавшийся узел, я
почти безотчетно достал из кармана полученное
письмо и сказал: «Пожалуйста, прочтите», а сам опять опустил глаза к узлу и когда поднял их, то увидал, что
за минуту перед этим свежее и спокойное лицо Лины было покрыто слезами.
Принялся он
за это занятие рассеянно,
почти и сам не определяя и даже не зная цели, зачем и для чего это делает, и вот, перебирая машинально бумагу
за бумагой, целый ворох
писем и записок, адресов, рецептов, гостиничных и иных счетов, начатых и неоконченных статей, выписок, заметок, наткнулся он вдруг
на одну свою старую и позабытую рукопись.
— Еще дольше
почты не везут! — воскликнул белокурый и красивый лейтенант Невзоров, нетерпеливо ожидавший с берега
почты из консульства, рассчитывая получить от своей молодой жены одно из тех писем-монстр
на десятках страниц, какие он получал
почти в каждом порте, и раздраженно прибавил: — И что это
за консул скотина! Не знает, что ли, что мы пришли… Ведь это свинство с его стороны!
Отдав это
письмо мадам Блаухер для отсылки
на почту, Артур сел
за стол и принялся карандашом рисовать
на портрете большой тюльпан. Карандаш был зачинен с обоих концов. Один конец был красный, другой синий. Ни тот ни другой цвет не ложились
на эмаль карточки. Ильку не удалось посадить в тюльпане, несмотря
на то, что Артур просидел
за рисованием до тех пор, пока стало темно…
Письмо к Филиппу Кольбергу, которое я отдал утром
на почту, мелькнуло перед моими глазами, — и сам Филипп Кольберг, которого я никогда не видел, вдруг нарисовался в моих мысленных очах так ярко и отчетливо, что я склонен был принять это
за видение — и затем начался сон, который во всяком случае был приятнее описанного бдения.
Я придумал идти завтра
на почту и подкупить почталиона, чтобы, в случае получения
письма на мое имя, он не приносил его мне домой, а оставил у себя, пока я не приду
за ним.
Вообще теперь при выезде из городов он обнаруживал большую торопливость и беспокойство и ни
за что не хотел остановиться; да к тому же я и сам скоро понял, что возвращение было бы теперь бесполезно, потому что я подал
письмо перед самым отправлением
почты, которая теперь мчит мое
письмо на север, — меж тем как я, злополучный, сам неуклонно тянусь
на юг, где, однако, меня найдет и постигнет какое-то роковое и неотразимое последствие посланной корреспонденции.
Огромный успех среди молодежи романа"Что делать?", помимо сочувствия коммунистическим мечтаниям автора, усиливался и тем, что роман писан был в крепости и что его автор пошел
на каторгу из-за одного какого-то
письма с его подписью, причем
почти половина сенатских секретарей признала почерк
письма принадлежащим Чернышевскому.
Официальная холодность этой фразы в сообщении о предстоящем супружестве не может быть объяснена тем, что
письмо писано к начальнику, и лишь указывает
на почти чисто официальное, без серьезного участия сердца, отношение Александра Васильевича к браку. Он
на самом деле смотрел
на брачный союз как
на обязанность каждого человека: «Меня родил отец, и я должен родить, чтобы отблагодарить отца
за мое рождение».
— Истино дело Провидения…
Письмо мне старик написал перед смертью такое прочувствованное, что я даже плакал, читая… Просил принять
на себя, исполнение его последней воли…
За долг
почту,
за долг…
Гиршфельд закрыл лицо руками и горько заплакал, заплакал чуть ли не в первый раз в жизни. Слезы облегчили его. Он тряхнул головой, успокоился и, казалось, примирился с совершившимся фактом. Спрятав
письмо и заметку в бумажник, он
почти спокойно принялся
за чтение остальной корреспонденции. Окончив это занятие, он позвонил и приказал лакею приготовить чемодан к курьерскому поезду Николаевской железной дороги, отвезти его
на вокзал и купить билет.
На другой день утром он уже был в Москве.
На предложение духовника сделать перед смертью какое-либо письменное распоряжение дядюшка попросил бумаги и прибор для
письма и, когда подали ему то и другое, продиктовал Гагену духовное завещание, которым отказывал третью часть своего движимого имущества [
Почти все имущество его находилось в долгу
за Августом, который никогда не думал уплатить его.
Тот, казавшийся неразрешимым узел, который связывал свободу Ростову, был разрешен этим неожиданным (как казалось Николаю), ничем не вызванным
письмом Сони. Она писала, что последние несчастные обстоятельства, потеря
почти всего имущества Ростовых в Москве, и не раз высказываемые желания графини о том, чтобы Николай женился
на княжне Болконской, и его молчание и холодность
за последнее время, всё это вместе заставило ее решиться отречься от его обещаний и дать ему полную свободу.
Передвижение это с Нижегородской
на Рязанскую, Тульскую и Калужскую дороги было до такой степени естественно, что в этом самом направлении отбегали мародеры русской армии, и что в этом самом направлении требовалось из Петербурга, чтобы Кутузов перевел свою армию. В Тарутине Кутузов получил
почти выговор от государя
за то, что он отвел армию
на Рязанскую дорогу, и ему указывалось то самое положение против Калуги, в котором он уже находился, в то время как получил
письмо государя.
С этим
письмом на другой день Николай поехал к княжне Марье. Ни Николай, ни княжна Марья ни слова не сказали о том, чтò могли означать слова: «Наташа ухаживает
за ним»; но, благодаря этому
письму, Николай вдруг сблизился с княжной в
почти родственные отношения.